САМОЕ БОЛЬШОЕ НЕСЧАСТЬЕ МОЕЙ ЖИЗНИ - ГИБЕЛЬ АННЫ КАРЕНИНОЙ
ИЗ ЗАПИСНЫХ КНИЖЕК
- Напечатали рассказ?
- Напечатали.
- Деньги получил?
- Получил.
- Хорошие?
- Хорошие. Но мало.
Брат спросил меня:
- Ты пишешь роман?
- Пишу, - ответил я.
- И я пишу, - сказал мой брат, - махнем не глядя?
Однажды меня приняли за Куприна. Дело было так. Выпил я лишнего. Сел
тем не менее в автобус. Еду по делам. Рядом сидела девушка. И вот я заговорил
с ней. Просто чтобы уберечься от распада. И тут автобус наш минует ресторан
"Приморский", бывший "Чванова". Я сказал:
- Любимый ресторан Куприна! Девушка отодвинулась и говорит:
- Оно и видно, молодой человек. Оно и видно.
Лениздат напечатал книгу о войне. Под одной из фотоиллюстраций значилось:
"Личные вещи партизана Боснюка. Пуля из его черепа, а также гвоздь,
которым он ранил фашиста..." Широко жил партизан Боснюк!
В молодости Битов держался агрессивно. Особенно в нетрезвом состоянии.
И как-то раз он ударил поэта Вознесенского. Это был уже не первый случай
такого рода. Битова привлекли к товарищескому суду. Плохи были его дела.
И тогда Битов произнес речь. Он сказал:
- Выслушайте меня и примите объективное решение. Только сначала выслушайте,
как было дело. Я расскажу, как это случилось, и тогда вы поймете меня.
А следовательно - простите. Потому что я не виноват. И сейчас это всем
будет ясно. Главное, выслушайте, как было дело.
- Ну, и как было дело? - поинтересовались судьи.
- Дело было так. Захожу в "Континенталь". Стоит Андрей Вознесенский.
А теперь ответьте, - воскликнул Битов, - мог ли я не дать ему по физиономии?!
Романс Сергея Вольфа:
"Я ехала в Детгиз, я думала - аванс..."
Вольф говорит:
- Недавно прочел "Технологию секса". Плохая книга. Без юмора.
- Что значит - без юмора? При чем тут юмор?
- Сам посуди. Открываю первую страницу, написано - "Введение".
Разве так можно?
Молодого Евтушенко представили Ахматовой. Евтушенко был в модном свитере
и заграничном пиджаке. В нагрудном кармане поблескивала авторучка. Ахматова
спросила:
- А где Ваша зубная щетка?
Вышел из печати том статей Наврозова. Открываю первую страницу: "Пердисловие".
Писателя Воскобойникова обидели американские туристы. Непунктуально
вроде бы себя повели. Не явились в гости. Что-то в этом роде. Воскобойников
надулся:
- Я, - говорит, - напишу Джону Кеннеди письмо. Мол, что это за люди, даже
не позвонили.
А Бродский ему и говорит:
- Ты напиши "до востребования". А то Кеннеди ежедневно бегает
на почту и все жалуется: "Снова от Воскобойникова ни звука!.."
Яша Фрухтман взял себе красивый псевдоним
- Дубравин. Очень им гордился. Однако шутники на радио его фамилию в платежных
документах указывали: "Дуб-раввин".
По радио объявили: "На экранах - третья серия "Войны и мира".
Фильм по одноименному роману Толстого. В ходе этой картины зрители могут
ознакомиться с дальнейшей биографией полюбившихся им героев".
Отправил я как-то рукопись в "Литературную газету". Получил
такой фантастический ответ:
"Ваш рассказ нам очень понравился. Используем в апреле нынешнего года.
Хотя надежды мало. С приветом - Цитриняк".
Степень моей литературной известности такова, что, когда меня знают,
я удивляюсь. И когда меня не знают, я тоже удивляюсь. Так что удивление
с моей физиономии не сходит никогда.
Рассказывали мне такую историю. Приехал в Лодзь советский министр Громыко.
Организовали ему пышную встречу. Пригласили местную интеллигенцию. В том
числе знаменитого писателя Ежи Ружевича. Шел грандиозный банкет под открытым
небом. Произносились верноподданнические здравицы и тосты. Торжествовала
идея польско-советской дружбы. Громыко выпил сливовицы. Раскраснелся. Наклонился
к случайно подвернувшемуся Ружевичу и говорит:
- Где бы тут, извиняюсь, по-маленькому?
- Вам? - переспросил Ружевич. Затем он поднялся, вытянулся и громогласно
крикнул:
- Вам? Везде!
Помню, раздобыл я книгу Бродского 64-го года. Уплатил как за библиографическую
редкость приличные деньги. Долларов, если не ошибаюсь, пятьдесят. Сообщил
об этом Иосифу. Слышу:
- А у меня такого сборника нет.
Я говорю:
- Хотите, подарю вам?
Иосиф удивился:
- Что же я с ним буду делать? Читать?!
Бахчанян предложил название для юмористического раздела в газете: "Архипелаг
Гуд Лак!"
Вайль и Генис ехали сабвеем. Проезжали опасный, чудовищный Гарлем. Оба
были сильно выпившие. На полу стояла бутылка виски. Генис курил. Вайль
огляделся и говорит:
- Сашка, обрати внимание! Мы здесь страшнее всех!
Якобсон был веселым человеком. Однако не слишком добрым. Об этом говорит
история с Набоковым. Набоков добивался профессорского места в Гарварде.
Все члены ученого совета были - за. Один Якобсон был - против. Но он был
председателем совета. Его слово было решающим. Наконец коллеги сказали:
- Мы должны пригласить Набокова. Ведь он большой писатель.
- Ну и что? - удивился Якобсон. - Слон тоже большое животное. Мы же не
предлагаем ему возглавить кафедру зоологии!
Какой-то американский литературный клуб пригласил Андрея Вознесенского.
Тот читал стихи. Затем говорил о перестройке. Предваряя чуть ли не каждое
стихотворение, указывал: "Тут упоминается мой друг Аллен Гинзберг,
который присутствует в этом зале!" Или: "Тут упоминается Артур
Миллер, который здесь присутствует!" Или: "Тут упоминается Норман
Мейлер, который сидит в задних рядах!" Кончились стихи. Начался серьезный
политический разговор. Вознесенский предложил - спрашивайте. Задавайте
вопросы. Все молчат. Вопросов не задают. Тот снова предлагает - задавайте
вопросы. Тишина. Наконец поднимается бледный американский юноша. Вознесенский
с готовностью к нему поворачивается:
- Прошу вас. Задавайте любые, самые острые вопросы. Я вам отвечу честно,
смело и подробно. Юноша поправил очки и тихо спросил:
- Простите, где именно сидит Норман Мейлер?
В Нью-Йорке гостил поэт Соснора. Помнится, я, критикуя Америку, сказал
ему:
- Здесь полно еды, одежды, развлечений, и - никаких мыслей! Соснора ответил:
- А в России, наоборот, сплошные мысли. Про еду, про одежду и про развлечения.
Приехал из Германии Войнович. Поселился в гостинице на Бродвее. Понадобилось
ему сделать копии. Зашли они с женой в специальную контору. Протянули копировщику
несколько страниц. Тот спрашивает:
- Ван оф ич? (Каждую по одной?) Войнович говорит жене:
- Ирка, ты слышала? Он спросил: "Войнович?" Он меня узнал! Ты
представляешь? Вот это популярность!
Вышел я из больницы. Вроде бы поправился. Но врачи запретили мне пить
и курить. А также настоятельно рекомендовали ограничивать себя в пище.
Я пожаловался на все это одному знакомому. В конце говорю:
- Что мне в жизни еще остается? Только книжки читать?!
Знакомый отвечает:
- Ну, это пока зрение хорошее...
Когда мы что-то смутно ощущаем, писать вроде бы рановато. А когда нам
все ясно, остается только молчать. Так что нет для литературы подходящего
момента. Она всегда некстати.
Бог дал мне именно то, о чем я всю жизнь его просил. Он сделал меня
рядовым литератором. Став им, я убедился, что претендую на большее. Но
было поздно. У Бога добавки не просят.
